Сегодня без погружения в специальные исследования даже трудно представить себе западноевропейскую традицию жестокосердия во всей её мрачности. Это относится (чтобы не углубляться в спорную древность) прежде всего к Средневековью и Новому времени. Получается без малого пятнадцать жестоких веков. Очеловечивание шло крайне медленно и непоследовательно.

Западные историки условились, что Новое время сменяется Новейшим начиная с 1918 года, с окончания Первой мировой войны. Советские историки охотно приняли эту дату, истолковав её так, что Новейшее время открывает Великий Октябрь. Но для нас этот рубеж имеет ещё одно измерение: Русь-Россия с самого начала своей письменной истории и как раз до 1918 года отличалась заметно пониженным уровнем жестокости, а перейдя его, испытала несвойственные ей дотоле пароксизмы бессердечия, длившиеся почти сорок лет, по истечении которых начала возвращаться к своей мягкой сути.

Подобное контрастное противопоставление порой изумляет некоторых просвещённых читателей. Как же так, говорят они, Европа – родина гуманизма, человеколюбия и демократии, Европа – это свобода, равенство, братство. Всё верно, но эти прекрасные вещи не отменяют тот факт, что ей, Европе, веками было присуще встроенное (если так можно выразиться) жестокосердие. Оно успешно преодолевается, быть может, уже почти преодолено, но утрачивать бдительность рано.

Одним из самых красноречивых критериев при сравнении социальных практик разных стран — применение смертной казни и отношение к ней. Обратимся к нашей ранней истории. Из «Повести временных лет» мы знаем, что Владимир Святославич пытался в 996 г. ввести смертную казнь для разбойников. Сделал он это по совету византийских епископов, опиравшихся на Кодекс Юстиниана (т. е. по западной подсказке), но вскоре был вынужден отказаться от несвойственных Руси жестоких наказаний. Наше первое собрание законов, «Русская правда» (1016 г.), не предусматривает смертную казнь вообще!

Впервые понятие смертной казни появляется в России лишь на пороге XV века в Уставной Двинской грамоте (за третью кражу) и в Псковской судной грамоте (за измену, кражу из церкви, поджог, конокрадство и троекратную кражу в посаде). 

Уложение 1649 года предусматривает смертную казнь уже в 63 случаях — много, но все ещё бесконечно меньше, чем в Европе. Вот маленькая справка об английской практике: немецкий законовед Николаус-Генрих Юлиус (1783–1862), обобщив английские законодательные акты за несколько веков, подсчитал, что смертную казнь в них предусматривали почти 6800 статей.

Долгая поездка по Западной Европе в 1697–98 гг. произвела на внимательного и пытливого Петра Первого большое впечатление. Среди прочего он решил, что материальный прогресс посещенных им стран как-то связан с жестокостью тамошних законов и нравов и сделал соответствующие выводы. Совсем не случайность, что самая жестокая и массовая акция его царствования, казнь 201 мятежного стрельца 30 сентября 1698 года в Москве, произошла сразу после возвращения молодого царя из его 17-месячной европейской поездки. 

Однако бороться с устоявшейся системой ценностей – дело чрезвычайно трудное. По числу казней Россия даже при Петре и отдаленно не приблизилась к странам, служивших ему идеалом, а после его смерти этот вид наказания резко пошёл на убыль. 

Характерно, что казни (действо назидательное, иначе зачем их делать публичными?) у нас почти не собирали зрителей. Датчанин Педер фон Хавен, посетивший Петербург в 1736 году, писал, что в столице «и во всей России смертную казнь обставляют не так церемонно, как у нас (т. е. в Дании – А.Г.) или где-либо ещё. Преступника обычно сопровождают к месту казни капрал с пятью-шестью солдатами, священник с двумя маленькими, одетыми в белое мальчиками, несущими по кадилу, а также лишь несколько старых женщин и детей, желающих поглядеть на сие действо. У нас похороны какого-нибудь доброго горожанина часто привлекают больше внимания, нежели в России казнь величайшего преступника».

Середина XVIII века отмечена фактической отменой смертной казни. В 1764 году оказалось, что некому исполнить приговор в отношении Василия Мировича, пытавшегося свергнуть Екатерину II. За двадцать лет без казней профессия палача попросту исчезла…

Конечно, и в России казни могли собирать зрителей. Например, казни Разина, Пугачёва, и это не должно удивлять. Сами эти фигуры потрясали и завораживали воображение. А если не Пугачева? Вот свидетельство. В день казни братьев Грузиновых в Черкасске, 27 октября 1800 г., полиция обходила дома обывателей и выгоняла людей на Сенной рынок, где состоялась казнь. Характерно и то, что в момент казни (чьей бы то ни было) русский люд снимал головные уборы, осеняли себя крестным знамением, многие отворачивались и закрывали глаза. И ещё одна важная подробность. После казни Пугачёва (она, конечно, собрала людей) зрители не стали досматривать продолжение экзекуции – кнутование сообщников злодея. «Народ начал тогда тотчас расходиться», – читаем мы у мемуариста Андрея Болотова, свидетеля «редкого и необыкновенного у нас (! – А.Г.) зрелища».

Так ведут себя люди, которым отвратительно жестокое зрелище, даже если они не сомневаются в заслуженности кары. Парижане времён Французской революции вели себя иначе. «При первом применении гильотины народ жаловался, что ничего не видно, и громко требовал: верните нам виселицы!» (Мишель Фуко. Надзирать и наказывать. — М., 1999). В этих двух типах поведения отражаются какие-то глубинные, ведущие свое начало в древних временах этнопсихологические различия.

Будете в Лондоне – купите билет на обзорную экскурсию по центру города в открытом двухэтажном автобусе. Там есть наушники, можно слушать объяснения на разных языках, включая русский. У Гайд-парка вы услышите, что там, где ныне «уголок оратора» (постоянно пустующий), находилось место казней. Казни были основным общественным развлечением простых лондонцев на протяжении многих веков. Главная виселица представляла собой хитроумную поворотную конструкцию: там на разновысоких балках было 23 петли. Ей присвоили какое-то шутливое имя; возможно, она напоминала англичанам то ли ёлку с украшениями, то ли что-то ещё. У нее было и более нейтральное имя – «машина Деррика», по фамилии самого заслуженного из здешних палачей, бытовала даже поговорка «надежный, как машина Деррика». 

Там, где нынче Паддингтонский вокзал, стояла ещё одна знатная виселица, устроенная, в отличие от предыдущей, без всяких затей: столбы, три перекладины, по восемь петель на перекладине, так что можно было разом повесить 24 человека – на одного больше, чем «у Деррика». Историк Лондона Питер Акройд перечисляет ещё с дюжину известных мест казней, добавляя, что нередко виселицы стояли просто на безымянных перекрестках. В толпе зрителей время от времени случалась давка, число затоптанных насмерть однажды (в начале XIX века) достигло двадцати восьми.

Откуда такое обилие казнимых? Вспомните вышеупомянутые 6800 статей. Крестьян сгоняли с земель, когда разведение овец становилось доходнее выращивания ржи, превращали в бродяг и потом тысячами вешали за бродяжничество. Вешали за кражу репы, за «ущерб рыбе в пруду», за «пребывание в лесу переодетым», за кражу стоимостью в 12 пенсов и начиная с 7-летнего возраста «в случае явной злонамеренности» и так далее (Альбер Камю, Артур Кёстлер. Размышления о смертной казни. — М., 2003. С. 45).

Постепенно нравы, конечно, смягчались. В 1819 г. в Англии оставалось «всего» 225 преступлений и проступков, каравшихся виселицей. Тем не менее контраст с Россией оставался вопиющим. Когда врач английского посольства в Петербурге писал в своём дневнике в 1826 г., насколько он поражён тем, что по следам восстания декабристов в России казнено всего пятеро преступников, он наглядно отразил понятия своих соотечественников о соразмерности преступления и кары. У нас, добавил он, по делу о военном мятеже такого размаха было бы казнено, вероятно, тысячи три человек.

Так смотрели на вещи повсюду в Европе. В Дании в 1800 г. был принят закон, предусматривавший смертную казнь для всякого, кто «хотя бы советовал» отменить неограниченную форму правления. И вечную каторгу тому, кто осмелился порицать действия правительства. Удивительно? Мы психологически склонны продлевать современную мягкость и демократичность законов гораздо дальше вглубь веков, чем это соответствует действительности. 

Английская «королева-девственница» Елизавета I отрубила голову не только Марии Стюарт, она казнила еще 89 тысяч своих подданных. В отличие от своего современника Ивана Грозного, эта королева, чья мать, Анна Болейн, тоже была обезглавлена, не каялась в содеянном ни прилюдно, ни келейно, убиенных в «Синодики» не записывала, денег на вечное поминовение в монастыри не посылала. Европейские монархи таких привычек сроду не имели. 

Уже упомянутая книга Мишеля Фуко «Надзирать и наказывать» (на обложке – сдирание кожи) содержит немало цитат из предписаний по процедурам казней и публичных пыток в разных европейских странах вплоть до середины XIX века. Европейские затейники употребили немало фантазии, чтобы сделать казни не только предельно долгими и мучительными, но и зрелищными – одна из глав в книге Фуко озаглавлена «Блеск казни». Чтение не для впечатлительных. 

Жестокость подпитывалась постоянными опустошительными войнами западноевропейских держав уже после Средних веков (которые были ещё безжалостнее). Тридцатилетняя война в XVII веке унесла половину населения Германии и то ли 60, то ли 80 процентов – историки спорят  – населения её южной части. Папа римский даже временно разрешил многожёнство, дабы восстановить народное поголовье. Усмирение Кромвелем Ирландии стоило ей, по оценкам ирландских историков, 5/6 населения (английские говорят «всего» о трети). От этого удара Ирландия не оправилась уже никогда. 

Сожалею, но придётся сказать неприятную вещь: история западной цивилизации не настраивает на громадный оптимизм – настолько кровопролитной и зверской была её практика. И не только в далёком прошлом – в ХХ веке особенно. По размаху кровопусканий и зверств гуманный ХХ век превзошёл любое прошлое.

По подсчётам историка Р. Г. Скрынникова, знатока эпохи Ивана Грозного, при этом царе было безвинно казнено и убито от 3 до 4 тысяч человек. Скрынников настаивает, что мы имеем дело ни с чем иным, как с массовым террором, и с ним нельзя не согласиться. Хотя Иван Грозный – кроткое дитя рядом с Людовиком XI по прозвищу Паук, Ричардом III (которого Шекспир охарактеризовал как «самое мерзкое чудовище тирании»), Генрихом VIII, Филиппом II, Яковом I Стюартом, герцогом Альбой, Чезаре Борджиа, Екатериной Медичи, Карлом Злым (без номера), Карлом V (сыном Хуаны Безумной), Карлом IX (устроившим Варфоломеевскую ночь), Марией Кровавой, лордом-протектором Кромвелем, истребителем ирландцев, и множеством других милых европейских персонажей.

Хотя на совести Ивана Грозного было неизмеримо меньше людей, народным сознанием он всё равно был отринут как окаянный царь. Даже если на него возведено, как уверяет сегодня ряд авторов, много напраслины, бесспорных фактов достаточно, чтобы наша историческая память вынесла ему приговор, отменить который вряд ли удастся. Неудивительно, что среди 109 фигур на памятнике Тысячелетию России в Новгороде, в число которых попали опальные Алексей Адашев и Михаил Воротынский, а также малоизвестные нашим гражданам князья Литовской Руси Кейстут и Витовт, места царю Ивану не нашлось...

Но продолжу примеры. Крестоносцы в ходе альбигойских войн вырезали больше половины населения Южной Франции. Усмиритель Пруссии, великий магистр ордена крестоносцев Конрад Валленрод, разгневавшись на курляндского епископа, приказал отрубить правые руки всем крестьянам его епископства. И это было исполнено! 16 февраля 1568 года (время разгара опричнины Ивана Грозного) святая инквизиция осудила на смерть всех (!) жителей Нидерландов как еретиков, а испанский король Филипп II приказал привести этот приговор в исполнение. Это не вполне удалось, но королевская армия сделала, что смогла. Только в Харлеме было убито 20 тысяч человек, а всего в Нидерландах – 100 тысяч. 

То, что сегодняшняя политкорректность воспринимает с ужасом, всего век с небольшим назад никого особенно не отвращало. Классик английской «истории для читателей» Джон Ричард Грин в 1874 году ещё спокойно цитировал отчёт Кромвеля о проделанной работе в Ирландии: «Я приказал своим солдатам убивать их всех… В самой церкви было перебито около тысячи человек. Я полагаю, что всем монахам, кроме двух, были разбиты головы». 

Как и всякая империя в период своего строительства, Россия тяжко прошлась по судьбам ряда малых народов – сибирских и северокавказских, – там было не до прав и свобод человека в современном их понимании. Государственные предписания могли повелевать действовать «лаской», но исполнители на местах следовали инструкциям не всегда. Однако можно с уверенностью утверждать: геноцидов в прямом смысле слова на совести России нет. Всё познаётся в сравнении. Американский историк Дэвид Стэннард показал (David E. Stannard. American Holocaust: the Conquest of the New World. — Oxford (Сonnecticut), 1993), что освоение Америки сопровождалось самой страшной этнической чисткой в истории человечества: за 400 лет пришельцы из Старого Света физически уничтожили около ста миллионов (!) коренных жителей. На пятом континенте англичане истребили большинство австралийских аборигенов и всех (!) тасманийцев. 

Читайте также: Строители империи 

Америка и Австралия были далеко, но когда русским властям становилось известно, что злодеяния творятся вблизи границ империи, они порой шли на прямое вмешательство. Уманская резня в июне 1768 г. во время так называемой Колиивщины унесла жизни 20 тысяч евреев. Многие тысячи евреев погибли, помимо Умани, также в Лысянке, Каневе, Черкассах, Жлобине, Корсуни, Фастове, Белой Церкви и особенно в Балте. Хотя всё это происходило на «суверенной польской территории», вести о размахе зверств побудили русские власти послать против гайдамаков корпус генерала Кречетникова, который разбил их в несколько дней, и, возможно, спас евреев Правобережья Днепра от полного истребления.

Ещё более ранний пример российской этической реакции на злодейства в других странах, когда Россия XVII века действует в духе либеральных стран века ХХI-го. В указе царя Алексея Михайловича об отмене торговых привилегий английских купцов в России читаем: «А теперь великому государю нашему ведомо учинилось, что англичане всею землёю совершили большое злое дело – государя своего Карлуса короля убили до смерти. За такое злое дело в Московском государстве вам быть не довелось».

Историческая Россия имела иные стандарты допустимого. Даже в пору Смуты смертная казнь не стала, как кто-то может подумать, привычной мерой наказания. Земский собор Первого ополчения 1611 года запрещает, как уже упоминалось выше, назначать смертную казнь «без земского и всей Земли приговору», т. е. без согласия Земского собора.

Именем народа

1 августа 1793 г. революционный французский Конвент издал декрет с предписанием «уничтожить Вандею». Армия взялась за дело. «Вандея должна стать национальным кладбищем», – провозгласил храбрый генерал Тюрро, возглавивший «адские колонны» карателей. Расправа длилась 18 месяцев. Расстрелов и гильотин (из Парижа доставили даже детские гильотины) для исполнения указа оказалось недостаточно. Уничтожение людей происходило, по мнению революционеров, недостаточно быстро. Решили: надо топить. Город Нант, как пишет Норман Дэвис, был «атлантическим портом работорговли, в связи с чем здесь под рукой имелся целый флот огромных плавучих тюрем». Но даже этот флот быстро иссяк бы. Поэтому придумали выводить гружёную людьми баржу на надежной канатной привязи в устье Луары, топить её, потом снова вытаскивать канатами на берег и слегка просушивать перед новым употреблением. Получилось, пишет Дэвис, «замечательное многоразовое устройство для казни». 

Просто умерщвлять людей революционным затейникам было мало. Они находили удовольствие в том, чтобы до погрузки на баржи срывать с супругов одежду и связывать их попарно. Беременных женщин обнаженными связывали лицом к лицу со стариками, мальчиков со старухами, священников с девушками, это называлось «республиканскими свадьбами». 

Чтобы спрятавшиеся в лесах не выжили, а умерли от голода, был вырезан скот, сожжены посевы и дома. Якобинский генерал Вестерман воодушевленно писал в Париж: «Граждане республиканцы, Вандея более не существует! Благодаря нашей свободной сабле она умерла вместе со своими бабами и их отродьем. Используя данные мне права, я растоптал детей конями, вырезал женщин. Я не пожалел ни одного заключенного. Я уничтожил всех». Обезлюдели целые департаменты, было истреблено, по разным подсчетам, от 400 тысяч до миллиона человек. Как ни печально, национальную совесть Франции Вандея стала немного мучить лишь сравнительно недавно. 

В России до появления большевиков ничего похожего на вандейскую гекатомбу не случалось. А потом случилось: на Дону, в Тамбовской губернии, в других местах.

Знаю (в том числе по себе), как людям трудно ужиться с фактами, нарушающими привычную картину мира в его развитии. 

Девятнадцатый век, в Европе уже парламенты и (прото)партии, Великая Французская революция давно провозгласила «Декларацию прав человека и гражданина», личность ограждена от произвола, разве не так? В 1834 году, когда после принятия замечательной декларации прошло без малого полвека, в Париже произошло выступление, не слишком крупное, республиканцев против Луи Филиппа. У дома 12 по улице Транснонен был ранен офицер, и в наказание все жители дома, включая женщин и детей, были зверски убиты. В России 1834 года такое было бы совершенно невозможно.

В 1858 году, после покушения на Наполеона III, во Франции был принят закон «О подозрительных» (известный ещё как «Закон Эспинаса»). Париж и крупные города очистили от лиц, имевших несчастье не понравиться полиции. На места была спущена разнарядка раскрыть в каждом из 90 департаментов заговоры с числом участников не менее 10, замешав в них всех заметных недоброжелателей монархии. «Заговорщиков» без суда отправили в Кайенну и иные гиблые места, многие нашли там свой конец. Защита или обжалование исключались. В России 1858 года подобные разнарядки также были совершенно невозможны. Стали зато возможны в ленинско-сталинском СССР.

За десять лет до большевистской революции, в 1907 году в Москве вышел коллективный труд «Против смертной казни». Среди его авторов были Лев Толстой, Бердяев, Розанов, Набоков-старший, Томаш Масарик и другие известные писатели, правоведы и историки. Клеймя жестокость царской власти, они приводят полный, точный и поименный список казнённых в России в течение 81 года между восстанием декабристов и 1906 годом. За это время было казнено 2445 человек, т. е. совершалось 30 казней в год. Эту цифру, правда, увеличивают два польских восстания 1830 и 1863 гг. и начало революции 1905–1907 гг. Если же брать мирное время, получится 19 казней в год. Отпетых душегубов! На всю огромную Россию! О чём говорит эта цифра с учетом того, что в течение всего этого периода смертная казнь за умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах применялась неукоснительно? Она говорит о том, что сами убийства случались редко.

Несмотря на неизбежную эрозию религиозного чувства на протяжении XIX века, Россия вплоть до большевистского переворота оставалась страной верующей, неспроста избравшей когда-то своим нравственным идеалом святость.

Казни, пытки, сдирание кожи как расхожий сюжет живописцев и рисовальщиков; тщательное описание пыточных процедур у писателей; многовековая популярность публичных казней у горожан; музеи пыток как непременная принадлежность множества современных европейских городов – всё это западное, не наше. Само пристрастие к таким музеям что-то приоткрывает нам в западноевропейском характере, сформированном всей историей Запада.

Тот, кто имел несчастье видеть американский фильм «Танцующая в темноте», вряд ли забудет такую подробность: при казни преступника присутствуют его родня, друзья и знакомые. Кажется, они даже получают пригласительные билеты. Их рассаживают поудобнее, чтобы всем было хорошо видно, как умерщвляют их друга и родственника.

Чтобы изменить русское отношение к «смертоубийству» и «душегубству» потребовалось полное крушение всего внутреннего мира нашего народа, произошедшее в 1917 году. Вдобавок всемирная культурная революция ХХ века в значительной мере стёрла различия между народами вообще. И все же не могу себе представить, чтобы у нас привились «музеи пыток». В России 90-х кто-то решил, что вот она, золотая жила: надо создать нечто подобное, и народ повалит за большие деньги. Создали – по образцу западных прототипов: с дыбами, гарротами, «испанскими сапогами», восковыми фигурами, изображающими декапитацию и звуковыми эффектами, – возили по большим городам, но народ не повалил, дело не пошло.

Ещё две-три иллюстрации к вопросу об отношении к человеческой жизни. В уставе русской армии, авторство которого принадлежит Петру I, предписана помощь раненым во время боя. В прусском уставе помощь раненым была предусмотрена лишь после боя. Французские и английский уставы того времени помощь раненым не предусматривали вообще. 

Прежде чем передовая общественность России XIX века поверила в сказку о Петербурге, «построенном на костях», её должен был кто-то сочинить. Это мог сделать только человек из Западной Европы, где было вырыто ещё до всяких механизаций почти пять тысяч километров (это не опечатка!) только французских каналов и вытесано в каменоломнях баснословное количество камня ради возведения тысяч замков, дворцов и монастырей для господ, светских и духовных, а высокая смертность среди землекопов и камнеломов была делом привычным. Только вот в Европе всегда был избыток людей, а в России – их нехватка. Поэтому петербургских строителей берегли, на десять человек приходился один кашевар, а чтобы уберечь от, не дай Бог, цинги, людей поили водкой, настоянной на сосновых шишках, и тресковым жиром. 

Более ранний пример. Обязательной частью государственной политики Руси-России был выкуп своих пленных. Вот что гласит глава «О искуплении пленных» Стоглавого Собора 1551 года: «В ордах и в Цареграде и в Крыму… всех плененых окупати из царевы казны». Послы были обязаны располагать целевыми деньгами на оплату выкупа, которые им потом возмещала казна. Но это еще не всё. Богатые левантийские торговцы и дипломаты иногда прибывали в Россию с целыми свитами, в составе которых могли быть пленные христиане. Вывезти их обратно русские власти не позволяли ни под каким видом: «А которых православных хрестьян плененых приводят, окупив греки и туркчане, армени или иные гости, да быв на Москве, восхотят их с собою опять повести, ино их не давати, и за то крепко стояти; да их окупати из царевы же казны». 

А вот пример совершенно другого отношения к «своим». Это польский пример, но Польша всегда страстно хотела быть и слыть Европой, Европой, Европой. Осенью 1653 года польский король Ян Казимир рвался разобраться с Богданом Хмельницким, хотя последний временно имел сильного союзника в лице крымского хана. Когда поляки, казаки и крымцы сошлись на берегу Днестра у местечка Жванец, оказалось, что крымский хан уже не союзник Хмельницкому: поляки загодя сумели склонить хана к сепаратному миру. Но на каких условиях! Хан порывает с Хмельницким – и в награду может на обратном пути грабить всё, что ему вздумается, уводить с собой сколько угодно пленников. В землях польской короны! До конца года крымцы невозбранно грабили шляхетские дома («по самый Люблин») и увели в плен множество шляхты обоего пола – это было им много выгоднее, чем грабить бедных малороссийских «хлопов». 

Многие немецкие князья торговали своими подданными, поставляя пушечное мясо за границу. Король Саксонии Фредерик Август I (1670–1733), более известный как Август Сильный, очень любил фарфор и потому был счастлив выменять у французского короля 150 фарфоровых предметов (так называемый «кабинет») всего-то за два полка своей пехоты. Этот пример любят приводить в доказательство того, как высоко ценился в начале XVIII века фарфор, но почему-то не приводят, чтобы показать, насколько низко ценилась в Европе того времени человеческая жизнь. 

Согласно Брокгаузу и Ефрону (т. 16, с. 580) ландграф Гессен-Кассельский Фридрих «впал в долги, для покрытия которых продал Англии 17 тысяч человек своего войска для войны с американскими колониями за 21 млн талеров». Точнее, он продал просто всё своё войско, больше ему было не наскрести: население ландграфства уменьшилось от этой продажи сразу на 8 %. Подобную же торговлю вели герцог Брауншвейгский, ландграфы Вальдеки, Ганау, Аншпах, другие мелкие германские монархи. Немецкие солдаты из владений западнонемецких княжеств покупались систематически также французским правительством. В большом количестве немецких солдат закупала английская Ост-Индская компания, используя их при завоевании Индии. 

Почти за полтора века до этого, наоборот, англичане предлагали своё пушечное мясо. В июне 1646 года лорд Страффорд и член парламента Флеминг говорили русскому посланнику в Лондоне Герасиму Дохтурову: «Если царскому величеству нужны будут служилые люди, то у парламента для царского величества сколько угодно тысяч солдат готово будет тотчас».

Читайте исторические труды, господа! В них много поучительного!